Во время наших встреч Мария Вячеславовна всегда сидела на стуле, опираясь руками на клюку. Вид ее был монументальным, а речь – бесстрастной. Но этой-то бесстрастности мне тогда и хотелось. Жизнь моя к тому времени вышла как раз на такой виток, когда потребность слушать вдруг как-то незаметно стала превышать потребность говорить. Я чего-то искала... Чего? Трудно объяснить. Вроде бы всё было... Не было только радости. Беспричинной. Чтобы не от «того-то» и «того-то», а просто так. Ни от чего. От бытия. От приводившей когда-то в восторг обыденности, которую вдруг стало трудно пережидать. Один мой приятель признался как-то: - Я тоже устал эту радость искать! Помню. В детстве проснешься утром, откроешь глаза, а она ка-а-а-к накатит! Вставать скорее, бежать, нестись – а куда, спрашивается? Кое-как штаны натянешь – и к речке. От дома двадцать метров. Знаешь, были раньше такие речки – прямо через поселок? Тихая такая, зеркальная, лебеди плавают – как в сказке. Добежишь босиком до этой чистой, прозрачной воды, бултыхнешься с головой – вот это жизнь! Вот это утро! Вот это – радость бытия! Выскочишь из воды, схватишь кусок ароматного, только что испеченного бабушкой хлеба, густо посыпешь сахаром, да с кружкой молока его и умнешь. И все это – на ходу, не останавливаясь. Все хотелось узнать, увидеть, потрогать, попробовать на зуб – ничего не пропустить. А сейчас? Того – не хочу, этого – глаза бы не видали… Все надоело, как будто обесцветилось, поблекло, потеряло вкус и запах. Пошел к психологу – сроду им не верил, а тут испугался своего состояния. Тот мне и говорит: в человеке, мол, две энергии всегда борются – либидо и мортидо. Первая – энергия жизни, вторая – смерти. Какая возобладает, такое и настроение. Ну, услышал я это, и что? Я и сам чувствую, что во власти какой-то дряни нахожусь. Что делать-то – вот в чем вопрос! Ищи, отвечает мне психолог, в детстве своем – что там случилось такое, после которого ты решил, будто жить на этом свете не достоин… Уж не знаю, удалось ли моему приятелю докопаться до истины. Не такое это простое дело – возвращаться к тому, что было когда-то напрочь вытеснено и забыто в целях самосохранения. - В детстве я очень боялась грозы, - рассказывала Мария Вячеславовна в одну из наших встреч. - Если усиливался ливень, сверкала молния и гремел гром, я прижималась к старой няньке, стараясь сесть поближе к ней. Нянька, полная, мягкая, при каждой вспышке молнии и ударе грома часто-часто крестилась, лицо ее становилось сосредоточенным и строгим, и она тихо говорила: - Не слушаешься мамашу, няню, балуешься, дерешься, вот Господь наш, Царь Небесный, и гневается, гремит, грозит, чтоб дети были послушными и хорошими, не ссорились, не дрались бы. Ругается Боженька на всех нас, грешных! Мы с братом и сестрой уверяли старую няню, что будем теперь послушными, и в этот момент верили в свои обещания. Мы боялись Божией грозы, при ударах грома и вспышках молнии прятали свои лица в теплых коленях ворчливой, но доброй Лукерьи, под ее белым с крапинками ситцевым фартуком, а потом вслед за нею часто-часто крестились. И вот однажды я узнала, что когда-то, очень давно, такая же сильная гроза не кончилась, как это всегда бывало, а продолжалась долго-долго, и вскоре вода затопила всю землю – произошел Всемирный потоп. Я с ужасом представляла всё в подробностях: как вода подкрадывалась к жилищам людей, наполняла их, как взрослые и дети метались в поисках спасения; как волновались животные и птицы, как все карабкались вверх, увидев какой-либо не затопленный ещё клочок земли, но как и там настигала их вода, и все живое тонуло, захлебываясь и стеная. Я сидела во время грозы у окна и с волнением ждала, когда же кончится дождь. В мою голову закралось беспокойство: а вдруг он будет идти и завтра, и послезавтра? Что мы тогда будем делать? Где спасаться? Ведь корабля, как у Ноя, у нас нет, и все – и папа, и мама, и няня, и Боря с Любочкой – конечно же погибнут! Сердце тревожно сжималось, холодный пот обдавал мое тело, к горлу подступали еле сдерживаемые слезы. Я так явно представляла себе возможный разгул водной стихии, что от одних мыслей делалась печальная, грустная, подавленная. Когда мама спросила в один из дождливых дней, почему я так грустна, и я изложила ей свои опасения и страхи, она засмеялась. - Не думай об этом! – сказала она. - Завтра восстановится прекрасная погода – вот увидишь! И хотя я все еще немного сомневалась, мне стало легко, потому что я поверила матери: разве она может говорить неправду? И утром... Боже, какая прелесть! «Сияет солнце, воды блещут, во всем улыбка, жизнь во всем! Деревья радостно трепещут, купаясь в небе голубом...» Мама не солгала – потопа не будет! Вон как она весело смеется! Я невольно любуюсь ею: она такая хорошенькая, с чудесными каштановыми кудрями, свежая, юная, в нарядном капоте из французского батиста... Бог судил моей матери прожить ровно сто лет – как и мне. Могла ли я подумать, что наследственность проявится лишь на одном из семи детей? Ведь мои братья и сестры не дожили до такого возраста! Давным-давно на том свете и все мои подруги-гимназистки. Двадцать лет назад умер мой муж. В 42-м без вести пропал единственный сын. Своей чередой ушли родители, бабушки, дедушки, тетки и дядьки. Умерли все, кто сопровождал меня в разные периоды жизни на этой земле. И каждый мой день вот уже много лет начинается одинаково. Едва проснувшись, я подхожу к окну, ведущему в сад. Гляжу – новое утро наступает. Толкну раму – комната наполняется тонким запахом простых белых роз: мама когда-то посадила несколько кустов прямо под окном. А недавно услышала пение горлицы – как в детстве. Она ворковала осторожно, ненавязчиво, будто желая удостовериться, слушаю я ее или нет. Помолчит-помолчит, и опять за свое. Радуется утру. И я радовалась вместе с ней, вспоминая начало жизни. Сколько таких утр было в мои ранние годы! А теперь, глядя в сад, я все больше думаю о приближающейся смерти. Ее леденящих объятий я одновременно и страшусь, и ожидаю. Только теперь срок их приблизился вплотную. Правда, Бог не посылает мне никаких болезней, и чувствую я себя не так уж плохо. Но... Должна же я, в конце-концов, от чего-нибудь умереть?!
(продолжение следует)
На фото: Надежда Ивановна Запорожцева, мать М.В.Запорожцевой, в возрасте гимназистки, конец 19 века.
Comments